20 минут, которые изменили мир: письмо насильнику

/
2667 переглядів

Звезда спортивной команды Стэнфордского университета 20-летний Брок Аллен Тернер на минувшей неделе был признан виновным в изнасиловании девушки в 2015 году. На вечеринке она перебрала с алкоголем и находилась практически в бессознательном состоянии. История не нова, но заявление пострадавшей, зачитанное в суде, а потом на ведущих телеканалах США вызвало эффект бомбы в обществе. Тернера приговорили к шести месяцам заключения, из которых он реально пробудет в заключении всего три месяца (при том, что обвинение требовало 6 лет, а грозило ему до 14 лет), трем годам условного срока и внесли в реестр сексуальных насильников. Уже более 1 млн человек подписали петицию с требованием отставки судьи и пересмотра вердикта. Отец подсудимого заявил, что “за 20 минут проступка, он не должен нести наказание всю жизнь” и пожаловался, что “Брок больше не получает удовольствия от любимого стейка, как раньше”. 23-летняя жертва насилия в своем эмоциональном письме суду рассказывает, как эти 20 минут навсегда перевернули ее жизнь. Публикуем полный перевод текста ее заявления.  

Брок Аллен Тернер с отцом в суде

Ваша честь,

В большей части этого заявления я буду обращаться напрямую к подсудимому.

Ты меня не знаешь, но ты был внутри меня, и именно поэтому мы сегодня здесь.

17 января 2015 года, тихий субботний вечер дома. Мой отец приготовил ужин, мы сидели за столом с моей младшей сестрой, которая приехала на выходные. Я тогда работала полный рабочий день и приближалось время ложиться спать. Я планировала остаться дома, посмотреть телевизор, почитать, пока сестра будет на вечеринке с друзьями. Потом я решила, что у нас с ней всего один вечер, и мне нечем особо заняться, так почему бы и нет — дурацкая вечеринка всего в десяти минутах ходьбы от моего дома. Я пойду, буду глупо танцевать и позорить свою младшую сестру. По пути туда я еще шутила о том, что первокурсника можно узнать по брекетам. А сестра дразнила меня за то, что на студенческую вечеринку я надела бежевый кардиган – как библиотекарша. Я называла себя «большой мамочкой», потому что знала, что буду там самой старшей. Корчила глупые рожицы, расслабилась и пила алкоголь слишком быстро, не учитывая, что моя алкопереносимость значительно снизилась со времен университета.

Следующее, что я помню — как очнулась на каталке в больничном коридоре. На моих ладонях и локте были повязки и запекшаяся кровь. Я подумала, что, наверное, упала и нахожусь в администрации университетского городка. Я была совершенно спокойна, меня интересовало, где моя сестра. Помощник шерифа объяснил, что на меня было совершено нападение. Я все еще была абсолютно спокойна, уверена, что он меня с кем-то перепутал. Я же никого не знала на той вечеринке. Когда мне наконец разрешили воспользоваться уборной, я спустила больничные штаны, которые мне выдали, собралась снять белье, но ничего не нащупала. Я посмотрела вниз, но там ничего не было. Тонкий кусочек ткани, который отделял мое влагалище от всего остального мира отсутствовал. И все внутри меня притихло. Я до сих пор не могу подобрать слова, чтобы описать то чувство. Чтобы продолжить дышать я решила для себя, что, наверное, полицейские срезали белье ножницами, как улику.

Потом я почувствовала, что сосновые иголки царапают мне шею и начала доставать их из волос. Еще подумала, что, может, иголки насыпались с дерева. Мой мозг уговаривал мои внутренности не разваливаться на части. Потому что мое нутро говорило «помоги мне, помоги».

Я шаталась из комнаты в комнату, завернутая в одеяло, оставляя за собой след из сосновых иголок везде, где присаживалась. Меня попросили подписать бумаги, на которых значилось «Жертва изнасилования», и я поняла – что-то все же произошло. Одежду конфисковали, я стояла голая, пока медсестры меряли линейкой и фотографировали многочисленные ссадины на моем теле. Мы втроем старались вычесать все сосновые иголки из моих волос, шесть рук заполняли бумажный пакет. Чтобы меня успокоить, медсестры постоянно повторяли что это просто флора и фауна, флора и фауна. Множество мазков взяли у меня из влагалища и ануса, а еще уколы, таблетки и фотоаппарат, направленный прямо тебе между ног. Внутри меня были длинные, заостренные предметы, а мое влагалище измазали холодной голубой краской, что б проверить, есть ли повреждения.

После нескольких часов, проведенных за такими занятиями, они наконец разрешили мне принять душ. Я стояла там под струями воды, исследуя свое тело, и решила, что я его больше не хочу. Мое тело пугало меня, я не знала, что было в нем, было ли оно чем-то заражено, кто к нему прикасался. Я хотела «снять» свое тело, как куртку, и оставить в больнице со всем остальными вещами.

Все, что мне сказали в это утро — меня нашли за мусорником, возможно изнасилованную незнакомцем, и что мне нужно сдать еще один анализ на ВИЧ, потому что результаты не всегда проявляются сразу. Но пока я должна просто пойти домой и вернуться к своей обычной жизни. Представьте, каково это было — вернуться в реальный мир со всей этой информацией. Меня обняли, и я вышла из больницы на парковку, одетая в свитшот и спортивные штаны, выданные мне в больнице. Из моей одежды забрать разрешили только  украшение и обувь.

Сестра встречала меня. Ее лицо было искажено в муках и мокрое от слез. Моментально, инстинктивно мне захотелось забрать ее боль. Я ей улыбнулась, сказала – посмотри мне в глаза, у меня все хорошо, я здесь, с тобой. Смотри, я вымыла волосы, мне дали какой-то странный шампунь. Успокойся, посмотри на меня. Посмотри, какие забавные мне выдали штаны и свитшот, я прям как учительница физкультуры. Поехали домой, перекусим что-то. Она тогда не знала, что у меня под одеждой все было в ссадинах и бинтах, что мое влагалище болело, было воспалено и стало какого-то странного темного цвета от всего того, что в него засовывали. Что моего белья нет, и что я настолько опустошена, что не могла даже говорить. Что мне очень страшно, и я в отчаянии. В тот день мы просто поехали домой, и несколько часов сестра просто обнимала меня.

Мой парень не знал о случившемся, но позвонил и спросил: «Прошлой ночью я так за тебя переживал, ты напугала меня. Ты нормально добралась до дома?». Я была в ужасе. Тогда я узнала, что той ночью, во время провала в памяти, я звонила ему, оставила непонятное голосовое сообщение, потом мы поговорили, я лепетала что-то нечленораздельное, и так его напугала, что он все время говорил мне, чтобы я скорее нашла сестру. Он опять спросил меня: «Что это было ночью? Ты нормально добралась домой?». Я сказала да, бросила трубку и разревелась.

Тогда я еще не была готова сказать парню и родителям, что вероятно меня изнасиловали за мусорником, но я не знаю кто, когда и как. Если бы я сказала им такое и увидела страх на лицах, то мой увеличился бы десятикратно. Так что я просто притворилась, что все это было нереальным.

Я пыталась вытеснить произошедшее из своего сознания, но это было настолько тяжело, что я перестала разговаривать, перестала есть, спать и вообще взаимодействовать с кем-либо. После работы я ехала в определенное место, чтобы просто поорать. Я не разговаривала, я не ела, я не спала, я ни с кем не общалась и оказалась изолированной от тех, кого любила больше всего. Мне не звонили на протяжении целой недели после происшествия и не было никакой информации о том, что случилось со мной. Единственным доказательством того, что все это мне не приснилось был больничный свитшот в шкафу.

Однажды, сидя на работе, просматривая новости в телефоне, я наткнулась на статью. Из этой статьи я впервые узнала о том, как меня нашли – без сознания, с растрепанными волосами, длинным украшением, намотанным вокруг шеи, бюстгальтером, вытянутым из платья, платьем, снятым с плеча, и подолом, поднятым выше талии. Что я была абсолютно голой ниже талии, прямо до ботинок, с широко расставленными ногами. Что было совершено проникновение неизвестным предметом, и совершил это незнакомый мне человек. Вот так я узнала, что же на самом деле произошло со мной. Сидя за своим рабочим местом, просматривая новости. Я узнала, что произошло со мной одновременно со всеми остальными людьми в мире. Только тогда сосновые иголки в моих волосах обрели смысл. Они не насыпались с дерева. Он снял с меня белье, его пальцы были внутри меня. Я даже не знаю этого человека. Я до сих пор не знаю его. Когда я вот так читала о себе, то не могла поверить, что это я. Это не я. Я не могла понять, или принять данную информацию. Не могла представить, как об этом читает моя семья в интернете. Я продолжила читать. В следующем абзаце увидела то, что никогда не смогу простить. Там было написано, что, по его словам, я получила удовольствие. Получила удовольствие. И снова у меня нет слов, чтобы описать охватившие меня чувства.

В самом конце статьи, после деталей сексуального насилия надо мной, предоставили рейтинг его заплывов. «Когда ее нашли, она дышала, но не реагировала на раздражители. Нижнее белье было в шести дюймах от ее голого живота. Она была в позе эмбриона. Кстати, он действительно хорош в плавании» Так давайте, может, укажем время, за которое я пробегаю милю, раз уж мы этим занимаемся. Напишите там также, что я хорошо готовлю, в конце самое время перечислить все внеклассные активности, чтобы сгладить все те ужасные вещи, который произошли.

В тот вечер, когда вышли новости, я усадила своих родителей, сказала, что надо мной было совершено сексуальное насилие, и чтобы они не смотрели новости, потому что это слишком расстраивает. Просто знайте, я в порядке, я с вами, со мной все хорошо. Но на середине предложения моей маме пришлось подхватить меня, потому что я не могла стоять. Я не была в порядке.

Фото Тернера после ареста

На следующий вечер после происшествия он сказал, что не знал моего имени, что не узнает моего лица, не упоминал о диалогах между нами, никаких слов, поцелуев, или танцев. Танцы, кстати, очень милый термин. Были ли это пощелкивания пальцами в такт музыке, или просто тела, трущиеся друг об друга в переполненной комнате? А поцелуи — это просто лица, небрежно прижатые друг к другу? Когда следователь спросил его, собирался ли он потом забрать меня к себе в общежитие — он сказал нет. Когда следователь спросил, как мы очутились за мусорником, то он сказал, что не знает. Он признался, что целовал других девушек на вечеринке, одной из которых была моя собственная сестра, оттолкнувшая его. Он признался, что хотел кого-то снять. Я оказалась слабой антилопой, отбившейся от стада, совершенно одна и уязвима, не в состоянии постоять за себя. И он выбрал меня. Иногда я думаю, если бы я не пошла на вечеринку, этого никогда бы не случилось. Но потом понимаю, что случилось бы, просто с кем-то другим. Ты был близок к тому, чтобы получить доступ к пьяным девушкам и вечеринкам в течение следующих четырех лет. И это, с чего ты начал. Хорошо, что ты не сможешь продолжить.

На следующий вечер после случившегося он сказал, что думал, что нравится мне, потому что я потерла его по спине. Потерла по спине. Не упоминал об устном согласии, не упоминал, разговаривали ли мы вообще. Потерла по спине.

Из новостей я узнала, что моя задница и влагалище были выставлены напоказ, мою грудь ощупывали, пальцы впихивали в меня вместе с сосновыми иголками и мусором, открытая кожа и голова терлись о землю возле мусорника, пока первокурсник с эрекцией терся о мое полуголое, бесчувственное тело. Но я же не помню, как же я могу доказать, что мне не нравилось.

Не думала, что случится так и дело дойдет до суда. Были свидетели, была грязь и земля у меня на теле, он бежал, попытался скрыться, но его поймали. Он пойдет на сделку, официально принесет извинения, и мы оба сможем жить дальше. Вместо этого мне сказали, что он нанял сильного адвоката, экспертов в качестве свидетелей, частных сыщиков, которые должны будут раскопать детали моей личной жизни, чтобы использовать против меня. Будут найдены неточности в моей версии, и попытаются дискредитировать меня и сестру. И все это для того, чтобы показать, что сексуальное насилие было не более чем недопониманием. И он сделал все, чтобы доказать, что просто был сбит с толку.

Мне не только сказали о сексуальном насилии надо мной, но и о том, что поскольку я не помню, что произошло, то технически я не могу доказать, что я этого не хотела. Это подкосило меня, травмировало, практически сломало. Самое печальное – на меня напали, практически изнасиловали, просто бросили лежать там, но мы все еще не знаем, может ли это считаться насилием. Мне пришлось бороться целый год, чтобы доказать, что во всей этой ситуации все же что-то не так.

Когда мне сказали, чтобы я была готова, что возможно не выиграю, я сказала, что к такому подготовится невозможно. Он был виновен с того самого мгновения, как я пришла в себя. Никто не сможет разубедить меня в том, что мне был причинен вред. Хуже всего то (меня сразу предупредили), что поскольку я ничего не помню, он сам напишет весь сценарий. Он может сказать все, что угодно и никто не сможет это опровергнуть. У меня не было силы, у меня не было голоса, я была беззащитна.

Моя амнезия будет использована против меня. Мои показания были слабыми, неполными. Меня убедили, что, возможно, я не выиграю в этом деле. Это так разрушительно. Его адвокат постоянно напоминал присяжным, единственный, кому мы можем верить – Брок, она же ничего не помнит.

Беспомощность травмировала меня. Вместо того, чтобы взять передышку и оклематься, я взяла передышку, чтобы вспомнить вечер в мельчайших подробностях. Мне нужно было подготовиться к вопросам адвоката. Вопросы будут пронизывать меня насквозь, будут агрессивными, они созданы, чтобы я противоречила сама себе, моей сестре. Они будут заданы так, чтобы манипулировать моими ответами. Вместо этого адвокат спросил: «Вы заметили какие-либо ссадины?»

Он сказал: вы не заметили ссадин, верно? Это была стратегическая игра, как если бы меня вводило в заблуждение мое чувство собственного достоинства. Сексуальное насилие было очевидным, но, вместо этого, я была здесь, на суде, отвечая на вопросы вроде: Сколько вам лет? Сколько вы весите? Что вы ели в тот день? Хорошо, что вы ели на обед? Кто готовил обед? Вы выпили во время обеда? А что кроме воды? Когда вы выпили? Сколько вы выпили? Из какой тары вы пили?

Кто дал вам выпивку? Сколько вы обычно пьете? Кто бросил вас на это вечеринке? В котором часу? Но где именно? Во что вы были одеты? Почему вы пошли на эту вечеринку? Что вы намеревались там делать? Вы уверены, что занимались именно этим? Но когда вы это делали? Что значит это сообщение? Кому вы писали? Когда вы помочились? Где вы помочились? Кто ходил с вами в туалет? Был ли ваш телефон на беззвучном режиме, когда звонила сестра? Помните ли вы, как включили беззвучный режим?

Правда? Потому что на странице 53, хочу заметить, указано – вы сказали, что телефон звонил. Вы пили в колледже? Вы сказали, вы часто ходите на вечеринки? Сколько раз вы теряли сознание? Вы ходили на вечеринки сестринства? У вас серьезные отношения с вашим парнем? Вы занимаетесь с ним сексом? Когда вы начали встречаться?

Вы когда-нибудь изменяли? У вас есть история измен? Что вы имели в виду, когда говорили, что хотите отомстить ему? Вы помните, в котором часу проснулись? Вы надели кардиган? Какого цвета был ваш кардиган? Вы еще что-то помните из деталей вечера?

Нет? Хорошо, мы дадим Броку время дать полную информацию.

Я была будто избита этими тонкими, направленными вопросами, которые разбирали на части мою личную жизнь, мои отношения, мое прошлое, мою семью. Глупые вопросы, которые собирали обычные детали в попытке найти оправдание для этого парня, который даже не нашел времени спросить, как меня зовут, который проник в меня, обнаженную, спустя пару минут после того, как увидел.

После физического насилия меня изнасиловали вопросами, созданными специально, чтобы атаковать. Чтобы сказать – смотрите, ее факты не связаны между собой, она не в себе, она практически алкоголик, она, вероятно, хотела его закадрить, он же похож на спортсмена, они были пьяны, не важно, она помнит после всего, как факт, происходящее в больнице, почему бы не принять к сведению то, что у Брока многое поставлено на карту, так что ему действительно сложно сейчас. И, дадим ему время, пусть даст показания позже.

В этот момент я перестала быть жертвой. Я хочу напомнить вам, что вечером следующего дня, после происшествия, он сказал, что никогда не планировал забрать меня в свою общагу. Он сказал, что не знал, почему мы оказались за мусорным контейнером. Он встал, чтобы уйти, потому что ему было дурно, но внезапно он вскочил и напал на меня.

Потом он понял, что я ничего не помню. А год спустя возник новый диалог, как и ожидалось. У Брока появилась странная новая история, которая звучала почти как несчастный рассказик, написанный юным писателем, с поцелуями и танцами, держанием за руки, в которой мы в порыве страсти бросались на землю. И, самое главное в этой новой истории – внезапно возникло согласие.

Если ты запутался, говорит ли девушка «да», убедись, что она вообще способна сказать цельное предложение

Год спустя после инцидента, он вспомнил, ах, да, кстати, она сказала «да», так что… Он сказал, что пригласил меня на танец. Видимо, я согласилась. Потом он спросил, не хочу ли я к нему в общагу, и я согласилась. Потом он спросил, можно ли ему ласкать меня пальцами, и я согласилась.

Большинство парней не спросят: «Можно, я буду ласкать тебя пальцами?» Обычно, это естественное развитие событий, оно проходит непроизвольно, по порядку, как по алфавиту. Но, очевидно, я дала полное разрешение. Он чист.

Даже в этой истории едва ли был диалог – я сказала всего три слова перед тем, как он поимел меня, полуголую, на земле. Никто еще не входил в меня после трех слов.

Он не утверждал, что слышал, как я сказала одно полноценное предложение в этот вечер, так что в новостях, когда он говорил, что мы «встретились», я не уверена, что зашла так далеко. На будущее: если ты запутался, говорит ли девушка «да», убедись, что она вообще способна сказать цельное предложение.

Если нет – ты не можешь делать ничего. Одна полноценная строчка из слов. Если она не может произнести предложение, то, нет. Просто не трогай ее, просто – нет. Не «возможно», просто – нет. Когда ты начал сомневаться? Это здравый смысл, человеческая порядочность. Согласно его словам, единственная причина, по которой мы оказались на земле – потому что я уже лежала. Внимание – если девушка упала и лежит, помоги ей подняться.

Если она слишком пьяна, чтобы идти, если она падает – не нужно пристраиваться и трахать ее, не нужно снимать с нее трусы и засовывать свою руку в ее вагину. Если девушка упала – помоги ей встать. Если она надела кардиган поверх платья – не снимай его, чтобы дотронуться до ее груди.

Может, ей холодно. Может, поэтому она надела кардиган. Если ее голая задница и ноги трутся об шишки и иголки, пока вес твоего тела толкает тебя войти в нее, чтобы получить желаемое. И если вас заметили двое людей, то ты убежишь, потому что, как ты сказал, ты испугаешься.

Я утверждаю, что ты испугался, потому, что тебя застукали, а не потому, что тебя напугали два ужасных выпускника-шведа.

На фото – шведские студенты, которые проезжая мимо на велосипедах, заметили и остановили насильника:

 

Мысль, что тебе показалось, что на тебя нападут на ровном месте, была смехотворна. Это не имело ничего общего с тобой, когда ты был на мне, а я была без сознания. Тебя поймали с поличным, без объяснения.

Когда они заговорили с тобой, почему же ты не сказал: «Все отлично, спросите ее, вот же она, она вам ответит!»

Я имею в виду, ты же только что спросил, согласна ли я? Я же была в сознании, верно? Когда полицейский допросил злых шведов, которые нападали на тебя, они плакали, настолько на них повлияло то, что они увидели.

Кроме того, если ты реально думал, что они опасны, ты только что бросил полуобнаженную девушку чтобы убежать и спастись. Неважно, как ты это преподносишь, это не имеет смысла. Твой адвокат повторял, хорошо, мы не знаем точно, когда она потеряла сознание.

И, ты прав, возможно, я, возможно, еще моргала, и не была совсем в отключке.

Его вина не зависит от того, знал ли он, когда именно я потеряла сознания. Это вообще не имеет отношения к делу и никогда не имело.

Я говорила невнятно, была слишком пьяна, чтобы согласиться на это, прежде чем оказалась на земле. Ко мне вообще не должны были прикасаться. Брок заявил: «Я ни разу не видел, что она не отвечает. Если бы я хоть раз заметил, что она не отвечает, я бы немедленно остановился».

Вот в чем дело – если ты планировал остановиться только в том случае, когда бы я буквально не отвечала, то ты до сих пор не понимаешь. Ты не остановился даже тогда, когда я была без сознания. В любом случае! Тебя остановил кто-то другой.

Два парня на велосипедах заметили, что я не шевелюсь, в темноте, и они решили за тебя. Как ты мог не заметить этого, находясь на мне?

Ты сказал, что должен был остановиться и позвать на помощь. Ты сказал это, но я хочу знать, как бы ты помог мне, шаг за шагом, пройти через это?

Я хочу знать, если бы эти злые шведы не нашли меня, как бы продолжился вечер? Я спрашиваю тебя. Ты бы натянул мои трусы обратно, поверх сапог: Застегнул бы ожерелье на моей шее? Сдвинул бы мои ноги, укрыл бы меня? Спрятал бы мой лифчик обратно под платье?

Ты бы помог вытащить иголки из моих волос? Спросил бы, болят ли синяки на моей шее и теле? Потом ты бы попросил у друзей помощи, чтобы доставить меня домой?

Я не могу спать, когда думаю, что бы произошло, если бы шведы никогда не появились там. Что бы со мной случилось? На это у тебя никогда не было хорошего ответа, ты не можешь объяснить это даже спустя год.

Под присягой говорить всем нам, что, да, я этого хотела, да, я дала согласие, и это ты – жертва, на которую напали парни по неизвестным тебе причинам – это отвратительно. Это безумно, эгоистично и глупо. Это показывает, что ты готов пойти на все, чтобы дискредитировать меня, аннулировать мои показания, объяснить, почему нормально – сделать мне больно. Ты упорно пытался сохранить свою репутацию за мой счет.

Моя семья вынуждена была увидеть фото моей головы с хвойными иголками в волосах, изображение моего грязного тела с закрытыми глазами, задранным платьем, вялыми руками и ногами, в темноте. И даже после этого мои родственники должны слушать, как твой адвокат говорит, что картинки были сделаны после всего, мы можем не брать их во внимание.

Медсестра сказала, что внутри было раздражение и ссадины, вот что случается, когда ласкаешь кого-то пальцами, и он уже признал, что делал это. Слушать, как он использует мою сестру против меня. Слушать, как он пытается нарисовать мой портрет, соблазнительницы, завсегдатая вечеринок, так чтобы показать – инициатива за мной. Слушать, как он говорит, что я казалась пьяной и глупой.

Указать, что я оставила сообщение на автоответчике, сказав, что хочу отомстить своему парню, и мы знаем, о чем я. Я уверяю вас, что моя программа мести не распространяется на других людей, особенно, на всяких безымянных мужчин, которые ко мне подходят. Все это моя семья и я пережили во время судебного процесса. Его восприятие вечера, которое я должна была молча слушать на суде и принимать.

Этого достаточно, чтобы страдать. Другое дело, что кто-то упорно трудится, чтобы уменьшить серьезность и обоснованность этих страданий. Но, в конце концов, его неподтвержденные заявления и двуличная логика его адвоката никого не обвели вокруг пальца.

Правда победила. Правда говорит сама за себя. Ты виновен. Двенадцать присяжных признали твою вину по трем пунктам уголовного преступления, вне всяких разумных сомнений, это по двенадцать голосов на каждый пункт, тридцать шесть «да», которые подтверждают вину, это сто процентов, единогласного обвинения.

И, я думала, все, конец. Он получит по заслугам, попросит прощения, мы будем двигаться дальше и нам станет лучше. Потом же я прочла твое заявление. Если ты надеялся, что один из моих органов взрорвется от гнева, и я умру, то ты почти добился этого. Ты близок. Нападение – это не случайность. Это не история про какую-то очередную студенческую интрижку и неверно принятое решение.

Так или иначе, ты до сих пор этого не понял. Каким-то образом ты до сих пор обескуражен. Я буду теперь пользоваться возможностью, и читать части заявления ответчика и реагировать на них.

Ты сказал – будучи пьяным я просто не мог принять лучшее решение, но и она не могла.

Алкоголь – не извинение. Но фактор ли это? Да. Но это не алкоголь раздел меня и залез в меня пальцами, таскал мою голову по земле, когда я была почти голая. Напиться – было ошибкой, что я также признаю, но это не криминал.

У каждого в этой комнате случались вечера, когда они сожалели о выпитом, или знали, что кто-то близкий сожалел. Сожалеть о выпитом – это не то же самое, что сожалеть о сексуальном насилии.

Мы были пьяны. Разница в том, что я не снимала твои штаны и трусы, не прикасалась к тебе неподходящим образом и не сбежала. Вот в чем разница. Ты сказал, если бы я хотел узнать ее, я бы попросил ее номер, скорее, чем попросил бы ее пойти в свою комнату. Я не злюсь из-за того, что ты не попросил мой номер. Даже если ты знал меня, я бы не хотела оказаться в этой ситуации.

Я знакома со своим парнем, но, если бы он попросил разрешения засунуть пальцы в меня за мусорником, я бы дала ему пощечину. Ни одна девушка не хочет оказаться в такой ситуации. Никто. Меня не волнует, знаешь ты номер или нет. Ты говоришь, я, тупица, думала, что все, что происходит вокруг – нормально, когда пила. Я ошибалась. Опять-таки, ты не ошибался, напиваясь.

Никто вокруг не насиловал меня. Ты ошибался, делая то, что не сделал никто, то, что толкнуло твой эрегированный член в мое обнаженное, беззащитное тело, спрятанное в темноте, где ребята с вечеринки не смогли бы увидеть или защитить меня, и где бы моя сестра не нашла меня.

Возбуждение – не преступление. Но когда ты раздел меня и сбросил мое белье, как фантик с конфеты, засунул палец внутрь – вот тогда ты ошибся. Почему я до сих пор это объясняю.

Ты сказал на суде – я не хотел ее мучить. Это просто мой адвокат и его подход к делу. Твой адвокат – не козел отпущения, он представляет твои интересы. Разве твой адвокат сказал нечто, чему не стоит верить? Какие-то унизительные вещи?

Ты сказал – эрекция из-за холода.

Нет слов. Ты сказал, ты сейчас разрабатываешь программу для старших классов и колледжа, в которой расскажешь о своем опыте: «Выступить против пьянок в колледже и разврата, который неразрывно связан с этим». Выступить против пьянок в колледже.

Вот значит, против чего мы выступаем? Ты думаешь, что я борюсь за это? Не за осведомленность о насилии, или о том, как распознавать согласие. Пьянки в колледже. Упасть рядом с Джек Дениелс. Упасть с водкой. Если ты хочешь говорить со старшеклассниками о выпивке, сходи на встречу анонимных алкоголиков. Ты осознаешь, что проблемы с выпивкой — это не просто выпить и трахнуть кого-то насильно. Покажи мужчинам, как уважать женщин, но не как меньше пить.

Сексуальное насилие в колледже. Вот первый слайд твоей презентации

Пьянки и разврат идут рука об руку. Рука-об-руку, как побочный эффект, как картошка фри в вашем заказе. Когда промискуитет (в суде использовался именно этот термин – прим. ред.) вообще вошел в игру?

Я не вижу основной мысли, Брок Тернер, она не читается. Вина в том, чтобы напиться и потом заниматься сексом с кем попало идут рука-об-руку. Сексуальное насилие в колледже. Вот первый слайд твоей презентации. Я достаточно объяснила. Ты не сможешь пожать плечами и сделать обескураженный вид.

Ты не можешь притворяться, что не было красного флага. Ты не можешь сказать, что не знал, почему сбежал. Ты обвиняешься в насилии со злым умыслом и все, что ты можешь признать – это потребление спиртного. Не надо плакать, что твоя жизнь разрушена, потому что алкоголь заставил тебя делать ужасные вещи. Выясни, как брать ответственность за свое поведение.

В итоге ты сказал: Я хочу показать людям, что одна пьянка может разрушить жизнь.

Разрушить жизнь. Одну, Твою. Ты забыл о моей.

Позволь, я перефразирую. Я хочу показать людям, что одна пьянка может разрушить две жизни. Твою и мою. Ты – причина. Я – следствие. Ты протащил меня сквозь этот ад, снова и снова погружая меня в эту ночь. Ты разрушил обе башни, я рухнула вместе с тобой. Ты потерпел внешний ущерб: лишен титулов, степеней. Мой ущерб внутренний, невидимый, я несу его с собой. Ты забрал мое достоинство, мою личную жизнь, энергию, время, безопасность, интимность, уверенность, мой голос, до сегодня. Смотри, у нас есть одна общая штука – мы не способны проснуться утром. Я не привыкла к страданиям. Ты сделал меня жертвой. В газетах меня называют «женщина без сознания в состоянии алкогольного опьянения», десять слогов, ничего более. На минутку, я поверила, что это – все, чем я являюсь. Я должна заставить себя снова узнать мое имя. Мою личность.

Я кладу на ночь охлаждаться две ложки, чтобы, когда проснусь с опухшими от слез глазами, можно было бы прижать холодные ложки к глазам и уменьшить отек век, который мешает мне видеть

Осознать, что я – не только это. Не просто пьяная жертва, найденная после хмельной вечеринки за мусорным контейнером, в то время как ты – американский пловец в одном из ведущих университетов, невиновный, пока вина не доказана, и у тебя так много поставлено на карту. Я просто человек, который необратимо пострадал, который ждал год, чтобы узнать, стою ли я вообще чего-то. Моя независимость, жизнерадостность, доброта и привычный образ жизни, которым я наслаждалась, исказился до неузнаваемости. Я превратилась в замкнутую, злобную, самоуничижительную, утомленную, раздражительную личность с ощущением пустоты внутри. Изоляция временами была невыносимой. Ты не можешь вернуть мне жизнь, которая была у меня до той ночи. В то время, как ты беспокоишься о своей репутации, я кладу на ночь охлаждаться две ложки, чтобы, когда проснусь с опухшими от слез глазами, можно было бы прижать холодные ложки к глазам и уменьшить отек век, который мешает мне видеть. Я опаздывала на час на работу каждое утро, отлучалась плакать на лестнице – знаю все лучшие места в том здании, где можно поплакать, чтобы никто не услышал. Боль стала настолько невыносимой, что я вынуждена была сказать боссу, что увольняюсь. Мне нужно было время, потому что так продолжаться изо дня в день более не представлялось возможным.

Я использовала свои сбережения, чтобы убежать от всего этого. Я не могу спать по ночам в одиночку без света –  как пятилетний ребенок, потому что у меня кошмары, кажется, как кто-то дотрагивается, а я не могу проснуться. Я жду, пока солнце взойдет, и я почувствую себя достаточно безопасно, чтобы уснуть. В течение трех месяцев я засыпала в шесть часов утра. Раньше я гордилась своей независимостью, теперь боюсь выйти на прогулку в вечернее время, посещать общественные мероприятия с употребления спиртных напитков – даже среди друзей, с которыми мне должно быть комфортно. Я спряталась в ракушку, и мне нужно, чтобы всегда рядом был кто-то, чтобы мой парень находился рядом со мной, спал со мной, защищая меня. Ужасно, насколько я слаба, как несмело двигаюсь по жизни, всегда настороже, готова защищаться, готова рассердиться за секунду. Вы понятия не имеете, как тяжко я работала, чтобы восстановить себя по частям, но все еще остаюсь уязвимой. Мне потребовалось восемь месяцев, чтобы хотя бы говорить о том, что произошло. Я больше не могу общаться с друзьями, ни с кем вокруг себя. Я могу наброситься на своего друга, на членов семьи. Ты никогда не дашь забыть, что случилось со мной. К концу слушания и судебного разбирательства я слишком устала, чтобы говорить. Я бы бросила все и молчала. Хотела бы пойти домой, отключить телефон и в течение нескольких дней не сказала бы ни слова.

Ты отправил меня на планету, где я оказалась в полном одиночестве. Каждый раз, когда выходила новая статья, у меня начиналась паранойя, что весь мой родной город узнает и запомнит меня как девушку, подвергшуюся насилию. Мне не нужна была ничья жалость, и я все еще учусь, чтобы принять роль жертвы, как часть моей идентичности. Ты сделал мой родной город некомфортным местом. Ты можешь заплатить за мое лечение и терапию. Но ты не сможешь вернуть мне бессонные ночи. Я безудержно рыдаю, если в кино женщине вдруг кто-то наносит вред – мягко говоря, этот опыт расширил мою эмпатию к другим жертвам.

Я похудела от стресса, а когда люди спрашивают об этом, я говорю, что просто стала много бегать в последнее время. Был период, когда я не выносила прикосновений. Мне нужно заново учиться, что я не хрупкая, я способна быть в порядке, целостной личностью, а не только мертвенно бледной и слабой. Все слезы, всю боль, которую ты принес, я могу вынести. Но видя, как больно моей младшей сестре, когда она не в состоянии учиться, когда она лишена способности радоваться, когда она не спит и плачет так сильно по телефону, что едва дышит, и говорит мне снова и снова, как ей жать, что она в ту ночь оставила меня, жаль, жаль, жаль, когда она чувствует на себе больше вины, чем ты, то я не могу простить тебя. Той ночью я звонила ей, чтобы найтись, но ты нашел меня первым. Заключительное слово твой адвокат начал так: «Ее сестра сказала, что она была «хороша», а кто знает ее лучше, чем сестра?». Ты пытался использовать мою собственную сестру против меня. Атаки твоей защиты были настолько слабы, так низки, это было почти неловко.

Если ты думаешь, что я вышла сухой из воды, что сегодня я ускачу радостно в закат солнца, в то время, как ты понесешь наказание, ты ошибаешься. Никто не выиграл. Мы все опустошены, мы все пытались найти какой-то смысл во всех этих страданиях. Не нужно было тебе так поступать со мной. Как и не нужно было заставлять меня бороться в суде так долго, чтобы тебе сказали, что не стоило так поступать со мной. Но мы там, где есть. Ущерб нанесен, никто не может отменить его. И теперь у нас обоих есть выбор. Мы можем позволить этому уничтожить нас, я могу остаться сердитым и больным человеком, ты можешь жить в отрицании, или мы встретим реальность лицом к лицу – я принимаю боль, ты принимаешь наказание, и мы идем дальше.

Твоя жизнь не закончилась, у тебя впереди десятки лет, чтобы переписать свою историю. Мир огромен, он намного больше, чем Пало-Альто и Стэнфорд, и ты можешь найти для себя место, где станешь полезным членом общества и счастливым человеком. На данный момент твое имя запятнано, поэтому я призываю тебя создать новое, сделать что-то хорошее для мира, чтобы все забылось. У тебя есть разум и голос, и сердце. Используй их с умом. Ты одарен огромной любовью твоей семьи. Это само по себе может вытащить из всех бед. Моя семья провела меня через весь кошмар. Твоя будет поддерживать тебя, и ты сможешь жить дальше. Я верю, что в один прекрасный день, ты поймешь, что все к лучшему. Я надеюсь, что ты станешь более честным человеком, который сумеет правильно использовать эту историю, чтобы предотвратить еще одну подобную беду.

Я полностью поддерживаю путь к исцелению и восстановлению своей жизни, и единственный способ – это помогать другим.

Теперь о вынесении приговора. Когда я прочла доклад о пробации (условное заключение, когда осужденного выпускают на поруки. Брока приговорили к трем годам условно – прим. ред.), я была в недоумении, даже в гневе, который в конце концов переродился в глубокую печаль. Мои заявления были сокращены, искажены и вырваны из контекста. Я упорно боролась во время суда, но все результаты были сведены к минимуму с помощью службы пробации, представитель которой пытался оценить мое нынешнее состояние и мои пожелания за пятнадцать минут разговора. Большая часть беседы была потрачена на вопросы о правовой системе. Контекст также имеет важное значение. Броку еще предстоит выпустить заявление, и я не читала его замечания. Моя жизнь находилась в состоянии ожидания больше года. Год гнева, тоски и неуверенности, пока жюри не вынесло решение, подтверждающее несправедливость и боль, пережитые мною.

Если бы Брок признал свою вину и раскаялся, предложил урегулировать все на раннем этапе, я сама выступила бы за более легкое наказание, принимая во внимание его честность. И у нас была бы возможность двигаться вперед. Вместо этого он решил идти в суд, подлил масла в огонь и заставил меня пережить новую боль, так как детали о моей личной жизни и сексуальном насилии были выставлены на публичное обозрение. Он обрек меня и мою семью на год необъяснимых, ненужных страданий, поставил мою боль под сомнение, заставил нас ждать так долго справедливости, и он должен понести полную ответственность за свое преступление.

Я сказала сотруднику службы пробации, что не хочу, чтобы Брок сгнил в тюрьме. Но я не говорила, что он не заслуживает того, чтобы быть за решеткой. Рекомендация пробации – год или менее в тюрьме округа – мягкий тайм-аут, издевательство над серьезностью его преступления и болью, которую я была вынуждена терпеть. Я действительно хотела бы, чтобы Брок понес полное наказание, понял и признал свой проступок. К сожалению, после прочтения заявления ответчика, я сильно разочарована и не чувствую, что он в состоянии проявить искреннее раскаяние или ответственность за свое поведение. Я полностью уважаю его право на суд, но даже после того, как двенадцать присяжных единогласно признали его виновным в трех уголовных преступлениях, все, что он признал – это то, что напился.

Тот, кто не может взять всю полноту ответственности за свои действия, не заслуживает смягчающего наказания. Это глубоко оскорбительно, что он попытается списать изнасилование на промискуитет (неразборчивые половые связи – прим. ред.). Изнасилование – это не распущенность, изнасилование определяется отсутствием согласия, и меня возмущает до глубины души, что он даже не видит это различие.

Офицер пробации подчеркивал, что ответчик молод и не имеет судимостей. На мой взгляд он достаточно взрослый, чтобы понимать, что то, что он делал, было неправильно. В восемнадцать лет в этой стране вы можете идти в армию и воевать. В девятнадцать вы достаточно созрели, чтобы нести ответственность за последствия и попытку изнасиловать кого-то. Он молод, но он достаточно взрослый, чтобы знать о таком.

Поскольку это первое нарушение, я понимаю, что использовать подобное смягчающее обстоятельство – очень заманчивая возможность. С другой стороны, как общество, мы не можем простить первое сексуальное нападение – будь то настоящее изнасилование или сексуальный харрасмент в сети. Это противоречит здравому смыслу. Серьезность изнасилования должна быть ясно показана. Нельзя создавать культуру, предполагающую, что изнасилование является просто неправильным путем проб и ошибок. Последствия сексуального насилия достаточно серьезны, и люди должны иметь достаточно опасений и страха перед этим преступлением, чтобы принимать правильные решения, даже если они пьяны. Тот факт, что Брок был звездой по плаванию в престижном университете не следует рассматривать как право на снисхождение. Однако это возможность отправить сильный общественный посыл – сексуальное насилие является нарушением закона независимо от социального класса.

Офицер пробации выгораживал тот факт, что Брок лишился с трудом заработанной стипендии пловца.  Если бы я подверглась сексуальному насилию со стороны неспортивного парня из простого колледжа, чем подобным оправдали бы его? Если бы в первый раз преступник из неимущего слоя населения был обвинен в трех уголовных преступлениях и не проявлял никакой ответственности за вои поступки, что бы с ним было? Как быстро Брок плавает не уменьшает последствий того, что случилось со мной.

Представитель службы пробации заявил, что по сравнению с другими преступлениями аналогичного характера этот случай можно считать менее серьезным из-за уровня опьянения ответчика. Серьезно. Это все, что я имею сказать. Брок теперь на всю жизнь в списке сексуальных насильников. Без срока истечения. Так же, как то, что он сделал со мной, не истекает, никуда не исчезнет после определенного количества лет. Это останется со мной, это часть моей личности, она навсегда изменила мое отношение к себе и то, как я проживу остаток жизни.

Прошел год, и у Брока было немало времени. Ходил ли он к психологу? Что он сделал за минувший год, чтобы показать, что он прогрессирует? Если он говорит, что хочет начать программу для старшеклассников, то, что он сделал, чтобы начать? На протяжении всего срока заключения, я надеюсь, он будет обеспечен соответствующей терапией и ресурсами, чтобы восстановить свою жизнь. Я требую, чтобы его просветили о проблеме сексуального насилия в кампусах. Я надеюсь, что он примет наказание надлежащим образом и вернет себя к обществу лучшим человеком.

В заключение я хочу сказать спасибо. Интернам, которые сделали мне овсянку, когда я проснулась в больнице, представителю закона, который ждал рядом со мной, пока я приду в себя, медсестрам, которые меня успокоили, детективу, который просто слушал и не осуждал меня, моих сторонников, которые стояли непоколебимо рядом со мной,  моему терапевту, который научил меня найти мужество в уязвимости, моему начальнику за доброту и понимание, моим невероятным родителям, которые учат меня превращать боль в силу, моим друзьям, которые напоминают мне, как быть счастливой, моему другу – терпеливому и любящему, моей сестре – половинке моего сердца. Спасибо всем, кто участвовал в судебном процессе, тратя свое временя и внимание. Спасибо девушкам по всей стране, которые написали мне, и всем многим незнакомым людям, которые поддерживают меня. Самое главное, спасибо двум парням, спасшим меня, с которыми я вскоре впервые встречусь (два выпусника-шведа заметили насильника в процессе и задержали Брока при попытке бежать; за все время суда девушка ни разу не виделась со своими спасителями – прим. ред.). Я сплю с двумя велосипедами, нарисованными над моей кроватью, чтобы помнить, что в жизни всегда есть герои. Что мы должны присматривать друг за другом. От всех этих людей я почувствовала защиту и любовь, и никогда этого не забуду.

И, наконец, девушкам повсюду – я с вами. По ночам, когда вы чувствуете себя одиноко, я с вами. Когда люди сомневаются в вас или отрицают ваши слова, я с вами. Я боролась каждый день для вас. Так что никогда не сдавайтесь, я в вас верю. Маяк не бегает по всему острову в поиске лодки, чтобы спасти ее; он просто стоит и светит. Хотя я не могу спасти из пучины каждую лодку, я надеюсь, что из моих слов сегодня, вы получите немного света, поймете, что не нужно молчать, что правосудие может восторжествовать и поверите, что что вы важны, вы красивы, вы должны быть оценены, уважаемы, и каждую минуту каждого дня, вы сильны, и никто не может отнять этого. Для девочек во всем мире, я с вами.

Спасибо.