Дневник калорий, или Как мне чуть не удалили кишечник

/
565 переглядів

Dreaming, dreaming of a girl like me

Hey what are you waiting for, feeding, feeding me

I feel like I’m disappearing, getting smaller every day

But I look in the mirror, I’m bigger in every way

Sonic Youth – Tunic (Song for Karen)*

Я лежу в реанимации уже двадцать восьмой день. Не ела ртом уже тридцать. Нельзя. Только искусственное питание через капельницу. Очень скучно не есть так долго. Я могу лишь поворачиваться и смотреть на свой разрезанный живот и мешок справа.
Теперь у меня есть стома.
Стома – это отверстие, через которое выходит содержимое кишечника. То есть, мой тонкий кишечник отключен, и кал поступает в специальный мешок. Как у дедушек и бабушек с раком толстой кишки или людей с болезнью Крона.
Калоприемники бывают разные – для бедных и богатых. Есть датские, немецкие. Есть наши. Мешки мне меняют родители или специальная медсестра. Еще к людям с калоприемниками приходит психолог. Я пока не обращалась.
Врачи не говорят, смогут ли мне обратно присоединить кишечник или нет. Говорят только, что надо ждать. Около полугода. Потом будут смотреть.
У меня – псевдомембранозный колит. Редкая болезнь, вызванная чрезмерным увлечением антибиотиками. Но врачи поняли это далеко не сразу.
[adrotate banner=”12″]
Все началось год назад. Тогда я весила 56 килограмм. Бывший парень любил мои ноги, мой живот. Он говорил мне, что я красивая. Для меня же в зеркале отражались чудовищные ляхи и рыхлая складка там, где у красивых людей живот. Так мне казалось.
Все продолжилось, когда я увидела на весах 54 вместо привычных 56. «Класс», – подумала я. Кейт Мосс как-то сказала: “Nothing tastes good as skinny feels” (“Нет ничего вкуснее ощущения худобы” – прим. DIVOCHE.MEDIA). И да, черт возьми, nothing tastes good. В тот летний день у меня появился «дневник калорий», и я впервые в жизни почувствовала себя уверенно.
Через месяц я весила 50 и влезала в размер S. Затем уехала на учебу и продолжала cтановиться «лучшей версией себя». Однажды один знакомый сказал мне, что девушка не должна весить больше 50, потому что любая цифра больше 50 – это громоздко.
А 48 звучало легко и по-девичьи. Теперь я не громоздкая. Я легкая, классная и уже влезаю в XS.
Следующий месяц я ела яблоки, хлебцы и почему-то персиковый йогурт с пометкой 0,1 %. Не больше 300 калорий в день.
Потом я резко начала мерзнуть и дошло до того, что спала в куртке. Я постоянно пила обезжиренное молоко, очень горячее, потому что меня знобило всегда и везде.
Начались запоры, кусками выпали мои чудесные волосы.
На весах было уже давно не 48.
[adrotate banner=”8″]
Момент между 48 и 38 я пропустила. Помню только, что уже давно начала носить XXS, много готовить и отдавать другим. Я все время репостила какие-то рецепты, хотя до этого никогда не была одержима кулинарией. Я перестала общаться с друзьями и со своим парнем, а в свободное время ездила в самые большие супермаркеты и по два-три часа бродила между рядами, набирая в корзину сладости. Перед кассой я все это выкладывала назад, оставляя воду. Ведь nothing tastes good as skinny feels.
В октябре я поехала домой к родителям, и у мамы случилась истерика. В тот же день меня повезли к врачам, бабкам и в ресторан. Я прятала еду в рукава, в ужасе понимая, что сейчас все мои старания пройдут даром. На учебу мама поехала вместе со мной. Каждый день она готовила для меня калорийные блюда, контролировала вес, а я купила плоские гири и подкладывала их в колготки, чтобы не спалиться на весах.
Потом случилась пневмония, но я не была удивлена – за все это время часто болела, потому что иммунитет стал суперослабленным. Лечение сопровождалось антибиотикотерапией, как и полагается при воспалении легких. После выписки я начала чувствовать себя очень плохо – постоянно была «тяжелая голова», все плыло, начались панические атаки.Тогда я не знала про психосоматику, и мне показалось, что у меня страшное заболевание. Я поехала лечиться в столицу.
Я делала разные МРТ, УЗИ сосудов и прочее. Все показатели были в норме, но чувствовала я себя все хуже. Многие врачи направляли меня к психотерапевтам, но я игнорировала их советы, твердо веря в то, что у меня серьезное органическое заболевание, а они просто умаляют всю мою боль. И вот, наконец, меня кладут в клинику, убеждая, что нужно прокапаться от герпеса. Что это герпес дает такое состояние. Потом там же мне зачем-то снова начали колоть антибиотики.
Вечером поднялась температура – 39,8. Болел живот, и диарея не прекращалась более семи часов. В больницу приехала скорая, и медсестра, пощупав живот, спросила, не беременна ли я.
– К сожалению, нет, – ответила я.
Потом кабинет рентгена: крепкие мраморные стены, зевающая медсестра. Я вою от режущей боли и не могу разогнуться даже для того, чтобы мне сделали снимок. Медсестра не делает испуганное лицо, не произносит фраз, которые чуть ли не по ГОСТу должны быть закреплены в ее голове. Чтобы отвлечься от мрачной атмосферы кабинета и нарастающей физической боли, я начинаю вспоминать английские стишки. В голову не лезет ничего, кроме: «Why do you cry, Willy, why do you cry?» (“Почему ты плачешь, Вилли, почему?” – прим. DIVOCHE.MEDIA). Это выглядит стремно и нарочито символично. Медсестра получает снимок и закрывается в кабинете.
– Валерьевич, у нас перитонит, срочно в операционную.
[adrotate banner=”12″]
Реанимация. Пожилая женщина без груди. Мужчина, который кричит во сне матом, а потом рыдает. Помню его – ему было лет 80. Помню себя – мне было 19. Лежу и мечтаю, чтобы ко мне пустили маму или папу и чтобы боль ушла.
В реанимации все лежат голыми – и у меня не было ничего, кроме моего разрезанного живота и медсестер-практиканток вокруг, залипающих во «ВКонтакте». Как я им завидовала – они были худые и толстые, рыжие и белые, с большими глазами и маленькими. Они были живыми. А моим родителям сказали, что возможен летальный исход.
Перитонит был только началом. Потом был день, когда мне принесли бумагу, где нужно было поставить подпись, что я разрешаю вывести свой кишечник и ходить с мешком. И что да, вообще, не факт, что я смогу без него жить. Вот я сонная, под сибазоном: «Что это? Хорошо, я согласна».
Мне наконец поставили диагноз, перед этим подозревая ВИЧ, лейкемию и еще тысячу заболеваний. Помню, как у меня в реанимации начался двухсторонний плеврит. Потом сепсис – и мне переливали кровь. Как после этого у меня началась желтуха. Впервые плачет отец, мать худеет за две недели на 10 килограмм. Еще помню, как у нее справа на щеке появилась вдруг огромная вертикальная морщина.
Помню, как ко мне приходил священник.
Затем вдруг резко день, когда лечение начало работать. У меня упал лейкоцитоз. Помню первую ложку каши спустя 43 дня без еды и перевод в палату. Как впервые помыла голову «Фруктисом» и долго нюхала волосы. Как вышла с родителями в парк.
Помню, как мы уехали домой из столицы, и я привыкала к мысли, что, возможно, буду жить со стомой всю жизнь. Я почти не выходила из дома. Только ездила с отцом к морю.
Не могла носить ничего, кроме длинных свитеров. Не могла есть, когда захочу, потому что, если мешок переполнялся, его нужно было очищать и менять. Мне было мерзко от себя, мерзко от того, что мое тело, моя неприязнь к себе, довела до такого. Теперь я ненавидела свое тело гораздо больше.
Спустя полгода мы стояли у кабинета проктолога, где он должен был объявить приговор: закрываем стому или она навсегда остается со мной. Приняли решение закрывать. Мне было очень страшно, но операция прошла нормально.
Сейчас мне 27. На теле у меня семь шрамов – самый уродливый от перитонита. Еще есть несколько от катетеров, от биопсии костного мозга, от дренажей и стомы. Я смотрю на старые фотки и плачу. Мой живот был идеальным. Я не хочу писать лживых выводов и патетики о том, что «шрам мне напоминает про ошибки», и именно поэтому я не хочу его удалять. Если честно, я теперь ужасно боюсь операций.
Он напоминает мне о разном: о том, какая я сильная в нелюбви к себе, как деструктивное глупо и жестко взяло верх надо мной, как я заставила страдать близких. Шрам напоминает о некомпетентности врачей, которые беспричинно кололи антибиотики при лечении герпеса. Шрам напоминает о смерти. It was a close call**, но в реанимации все 43 дня я думала только о том, когда ко мне придет мама. И что ужасно несправедливо умирать в 19.
[adrotate banner=”8″]
Врачи были очень удивлены, что я выжила. Колит с таким тяжелым течением часто летален.
Прочитав все это, можно подумать, что из-за дуры, которой «нечего было делать», пострадало столько людей и чуть не умерла сама дура. Наверное, это справедливо. Я бы не хотела выводить мораль в этой истории, потому что до сих пор в голове пелена, до сих пор мне кажется, что это было не со мной, потому что мой порог боли слишком мал для всей вышеперечисленной мракоты.
Эта история о нелюбви к себе, об эгоизме, о том, как, например, своевременный поход к психотерапевту может спасти жизнь. О том, как правильное питание и спорт уберегут вас от уродливых шрамов. Врачи сказали, что именно подорванный иммунитет на фоне нервной анорексии привел к такой реакции на антибиотики – сами по себе они, конечно, часто жизненно необходимы.
Необязательно подвергать себя пыткам, чтобы проверить ценность жизни и любовь окружающих к себе. Вы можете удивиться, но порой кроме вашего собственного разрезанного живота, морщин мамы и первых в вашей жизни слез отца ничего не будет, ничего не останется.
* Мечтаю, мечтаю о девушке, как я
Эй, чего ты ждешь, накорми, накорми меня
Я чувствую, как исчезаю, уменьшаюсь каждый день
Но когда смотрюсь в зеркало, то только больше становлюсь

Sonic Youth – Tunic (Song for Karen)

** Это был последний звоночек