Большое узкое белое пространство похоже на коридор. Как только в него ступает нога человека, на белых стенах появляются птицы, будто в «Психо» Хичкока. Птиц становится больше, а вместо птичьего крика слышны голоса женщин, которые больше похожи на песни. Вслед за птицами на стенах появляются обнаженные женщины – взрослые, худощавые, толстоватые, с длинными и короткими волосами. Это армия женщин, которую собрала Фиби Босвелл (Phoebe Boswell) – молодая британская художница кенийского происхождения, номинантка премии Future Generation Art Prize 2017. На выставке в PinchukArtCentre она показала проект Mutumia (с языка кикуйю – «женщина») – интерактивную инсталляцию, в которой женщины всего мира говорят о своих проблемах и правах.
Художница живет и работает в Лондоне, но ее работы непосредственно связаны с постколониальной историей: индивидуальной памятью и травмой, а также ролью женщины в современном мире. Катерина Яковленко встретилась с художницей, поговорила о ее художественной практике, постколониальном искусстве и феминизме.
— Твои работы очень личные. Ты часто обращаешься к своей личной персональной истории, к понятию памяти. Почему ты решила заниматься такими интимными и чувствительными темами?
— Долгое время я раздумывала над тем, что хотела делать в искусстве и с какими темами мне было бы интересно работать. Я ощущала, будто нахожусь где-то посредине, между. Это чувство связано с моей биографией и историей семьи. Моя мама – из кенийского племени кикуйю, мой отец – из британской семьи колонизаторов. Мы покинули Кению, когда мне было два года, я была отрезана от Кении. Поэтому я не могу полноценно ощутить Африку своим домом. Но и в Европе я сполна не могу почувствовать домашний уют. Так что по большому счету моя идентичность была сформирована многими пограничными факторами, и она формируется до сих пор.
Я очарована историями людей, но сама никогда не могла осознать свою историю, посмотреть на нее объективно.
С одной стороны, я постоянно возвращалась к вопросу, что было упущено в моей жизни – место (дом), культура и т.д. С другой – я чувствовала себя свободнее, не скованной стереотипами и традиционным пониманием о национальности и географической принадлежности. Это был своего рода пинг-понг. Понадобилось время, чтобы я поняла: моя дистанция от Кении – возможность говорить об этом в искусстве. Ведь я родилась в Кении, но я больше, чем человек, который родился в этой стране. Для меня было важно найти путь обратно, домой, и обрести в нем себя. Я подумала, что благодаря своим работам смогу этого достигнуть.
Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2017. Фотограф: Сергей Ильин.Я начала работать над категорией памяти в 2012 году (The Matter of Memory, интерактивная инсталляция: ручная рисованная анимация, объекты). Проект начался с интервью с моими родителями. Если у меня не было личной истории с Кенией, то у моих родителей она была. Я подумала, что эти две истории могут быть линейными, но при этом противопоставленными друг другу: истории коренных народов Кении и колонизаторов. В жизни не может быть ничего однозначного, не может быть только белого и только черного, мир не такой полярный, как бы мы ни хотели его категоризировать. Поэтому и воспоминания не были такими линейными и однозначными. В этом проекте я подняла огромную историю колонизации Африки, но в то же время это очень маленькая интимная судьба моей семьи, история любви. Поэтому я начала работать с маленьким форматом – делать небольшие зарисовки вслед за рассказами моих родителей, акцентировать на каких-то небольших деталях.
С родителями было сложно работать. Ведь они уехали из Африки и сегодня далеко от нее как географически, так и в своих воспоминаниях. Мне приходилось бороться с напряжением, которое возникало между нами, и разговаривать с ними на сложные темы, аккуратно поднимая вопросы колониального прошлого. Отец думал, что я хочу упрекнуть его в этом. Он считал, что я использую его историю и воспоминания, чтобы обличить весь негатив, который принесли его предки. В это время я поняла – я помогаю ему ощутить мир в его осознании вины. Я не осознавала ранее, что он чувствует свою вину, но он действительно переживал на протяжении всей жизни, и это угнетало его. Поэтому моя работа была очень тяжелой, но и в то же время терапевтической. Результат моих длинных бесед с родителями я визуализировала в рисунках, которые анимировала, сделав мультипликацию. Я также много работала в архивах, смотрела видео, читала тексты. Со временем осознала, что моя работа важна для того, чтобы коммуницировать с мировым сообществом и говорить о свободе.
— Когда ты уехала из Кении? Возвращалась после?
— Мы переехали, когда мне было два года. Возвращались на праздники к бабушке, которая там жила. Я не говорю на языке кикуйю. Немного понимаю, но не могу общаться с людьми. Мне кажется, из-за этого я не могу ощутить себя причастной к истории этого племени. Это также создает дистанцию между мной и этой культурой. Но мне интересно смотреть на эту дистанцию и анализировать ее.
— Мне кажется, что в Украине мало кто знает о племени твоей мамы. Расскажи о кикуйю, об их культуре.
— В Кении есть много племен, кикуйю – это самое большое по численности населения. Именно кикуйю возглавили восстание «Мау-Мау» (1952-1960) против английской практики отъема земли у африканцев. У кикуйю до сих пор сильное влияние на регион. Когда колонизаторы пришли в Африку, они столкнулись с тем, что племена были сплоченными между собой. Сегодня существует угроза того, что сила и влияние племен будут разрушены. Если это произойдет, изменится все общество, изменится история.
Кикуйю – это природа моей мамы. Я получила понимание о женщинах от мамы. Мне было интересно, как ее понимание, язык и культура влияют на мои взгляды. Это был еще один вопрос, к которому я вскоре обратилась в своих проектах.
— Ты ощущала, что твои родители могут что-то умалчивать или лгать тебе, говоря о своем личном переживании?
— Я не думаю, что они что-то утаивали или лгали мне. Память и воспоминания – это действительно единственное, что у них осталось оттуда, это то, что дает им возможность ощутить себя кенийцами по сегодняшний день. Конечно, когда вас спрашивают о чем-то откровенном, даже если это ваша дочь, все равно создается странное ощущение преграды, срабатывает защитный рефлекс. С моей мамой было намного проще работать, никто не может упрекнуть ее в том, что она кенийка. С папой, из-за прошлого его семьи, было немного сложнее.
Сложность заключалась и в том, что я выбрала для этого проекта анимацию. Анимированное изображение всегда смотрится по-детски, наивно, как мультик.
Однажды мой отец пришел в мою студию, когда я создавала его воспоминания – историю семилетнего мальчика, который увидел, как британский мужчина бьет африканского парня, привязанного к дереву. Мой отец был шокирован происходящим, он не понимал, как можно бить людей, почему британцы позволяют так вести себя с африканцами. Этот эпизод случился до того, как Кения стала независимой. Папа вырос с этим ощущением виновности и сопричастия с преступлением. Позже он разорвал традицию дистанцирования колонизаторов и африканцев, женившись на моей маме. Для многих из окружения его семьи такой поступок был шоком. Когда отец увидел, что я сделала с его историей – нарисовала «несерьезный» мультик, он не понял меня. Но когда он увидел мой проект целиком, понял, почему я работаю именно с такими вещами и именно так.
Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2017. Фотограф: Сергей Ильин.— Твой проект «Женщина», показанный в рамках Future Generation Art Prize 2017, немного выходит из этой очень личной канвы, в нем ты используешь истории женщин из Британии, Кении, Украины и т.д., фактически со всего мира. Как ты начала работать над этим проектом? С чего он вырос?
Все началось с фотографии, которую мне прислала подруга. На фото были изображены обнаженные африканские женщины, которые лежали на земле. Перед ними стоял мужчина. Моя подруга никак не объяснила, кто изображен на снимке и при каких условиях он сделан.
Протест женщин в Уганде, 2015 г. Во многих странах в связи с религиозными верованиями и цензурой фотографии протестов с изображением обнаженных женщин были замылены или закрашены белым прямоугольником.Поэтому у меня был шок: как можно так относиться к женщинам. Оказалось, что эти обнаженные женщины протестовали против уничтожения собственной земли. Эта история была о женщинах Уганды, в основном старшего возраста, которые понимали, что у них нет ничего, кроме собственного тела. Они разделись и вышли на улицу с протестом, выступая против затопления земель. Во многих африканских странах существует поверье, что если мужчина видит обнаженную женщину, это принесет ему горе. Поэтому многие чиновники, увидев такой протест, были шокированы и поставлены в тупик.
Протест женщин в Уганде, 2015 г. Во многих странах в связи с религиозными верованиями и цензурой фотографии протестов с изображением обнаженных женщин были замылены или закрашены белым прямоугольником.Фотография, которую я изначально восприняла как иллюстрацию угнетения, была о свободе, о силе воли и героизме. Женщины делали безумные вещи, это восхитило меня. Мое понимание женского тела было сформировано традиционным взглядом на то, каким оно должно быть: голое тело – это виктимное тело, угнетенное, а не героическое и вдохновленное.
Своей работой я хотела высказать восхищение женщинами, способными бороться. Сколько мы знаем о протестах женщин? Человеческое тело имеет большую силу и возможность доносить мысль и формировать идею.
Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2017. Фотограф: Сергей Ильин.— О чем были истории женщин, с которыми ты работала? Кто были твои героини, о чем говорили женщины?
— Я захотела создать армию женщин и показать ее миру посредством галерейного пространства. В мире доминирует стереотипное мнение белого мужчины, очень символично, что именно традиционная галерея с белыми стенами стала репрезентантом женской мысли и идеи. Я нуждалась в реальных историях и дала клич в своем фейсбуке, где призвала женщин делиться. Получила множество ответов и предложений. Женщины приходили ко мне в мастерскую, и мы говорили, что означает протест, какая его роль и так далее. Все время я рисовала. В моей голове изначально работа выглядела немой. Но я все время думала, как сделать ее такой, чтобы женский голос был слышен и понятен. Поняла, что героини обретают голос именно в мастерской, ведь они приходили ко мне, чтобы высказаться. Также я просила женщин записывать друг друга и записывать самих себя. Таким образом работа действительно получилась коллективной. У меня есть прекрасные истории на разных языках. Например, история итальянской женщины-трансгендера. Я много изучала историю украинского женского протеста, много читала о Femen, да и вообще о женском активизме. Мне хотелось сделать работу ближе к местному зрителю. Было прекрасно, что мне помогли найти 16 женщин, которые поделились своими историями. Это были разные героини, которые принадлежат к разным социальным классам, они из разных городов и сел.
Я хотела, чтобы эти голоса были абстрактными, ведь истории, которые озвучивали мои героини, могли принадлежать любой. Поэтому в моей работе весь звук, который ее сопровождает – это голоса героинь. Звук может меняться в зависимости от того, сколько людей посещает выставку, как они продвигаются по подиуму, так как звуковые передатчики вмонтированы в пол.
Важная часть моего проекта – это два эссе о женщинах, которые отстаивали свои права. Эти тексты были написаны об африканских женщинах, об их традиции коммуникации.
Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2017. Фотограф: Сергей Ильин.— Ты чувствовала разницу между историями женщин из Украины, Великобритании и Кении?
— Между ними много общего. Но для себя отметила два различия. Первое: украинские женщины говорят больше. Возможно, это связано с тем, что здесь не так много платформ и мест, где женщины могут высказаться. В Лондоне, например, намного больше возможностей для женщины реализовать себя. Второе: здесь на вопрос о том, что такое женщина, женщина пожилого возраста ответила мне об ответственности за семью и детей. Молодые женщины отстаивают совершенно противоположное, говоря и о возможности реализации в других сферах. Я понимаю, что ответ о женской ответственности за семью принадлежал старшей женщине, но в Британии, например, я такого не могла бы услышать ни от кого.
— Участвовала ли ваша мама в вашем проекте?
— Нет. Я выслала ей вопросы, но она не сделала этого. Конечно, она не может пользоваться смартфоном. Но я не знаю даже, может у нее есть и другие причины. Для меня было важно другое. Я просила ее помочь мне в транскрипции и перевести мой клич на язык кикуйю, чтобы кенийские женщины также могли поучаствовать. Она написала для меня текст, и я его распространила.
— А что касается твоей личной истории?
— Я не думаю, что это было нужно. Я рисую, делаю звук и анимацию. В некоторых частях аудио вы можете услышать мой голос как интервьюера, но это совсем небольшая часть. В моих проектах и так много меня, мне кажется, что этого вполне достаточно. И действительно моя роль в том, чтобы собирать истории.
Фотография с Facebook Фиби Босвелл— Твоя работа визуально начинается с птиц. Почему ты выбрала такую метафору, такой образ?
— В моей работе три метафоры. Первая – это птицы. Это был самый распространенный ответ на вопрос о свободе, о действии и поступках, которые женщины совершают каждый день. Я не хочу быть критичной к этой метафоре, хоть и понимаю, что это клише. Но это рефлексия большинства.
Вторая метафора – это канга, часть женской одежды в восточной Африке. Кангу надевали на голову, носили на поясе. Неотъемлемая часть канги – текст, который написан на ней. Женщины передавали друг другу послания и советы, общались между собой и могли произнести то, что запрещено озвучивать публично. Канги передавались из поколения в поколение, от старших женщин к младшим. Фразы всегда менялись. Когда Обама стал президентом США (а вы знаете, что он из Кении), все женщины были в кангах с его именем. Это было восхитительно! Канга – не документ и не исторический артефакт, но канга должна быть исторически значимой, они должны быть в архивах, так как это неотъемлемая часть повседневной культуры и женской истории. Я просила женщин показать на теле, где, по их мнению, нужно размещать такие условные послания. Кто-то говорил, что на сердце, кто-то – на груди, кто-то – на животе. В моей анимации женщины якобы отрывают от себя эти канги и делятся ими с миром.
Третья метафора – это деревья. Я спрашивала о женщинах, что это означает. Многие говорили о силе, о культурном и поколенческом обмене опытом и знаниями. Когда женщина учится чему-то у своей мамы, а та – у своей. В связи с этим дерево также стало символом. Поэтому все пространство превращается в лес с птицами, которые поют.
