Вещи в 90-х носили по-старшинству: тетя-мама-сестра-я. Летящую юбку солнце-клеш, ярко-розовую в белый горох, носила как сарафан – росту во мне в 5 лет было не то, что сейчас. Черная скрипящая блузка, похоже, шилась для циркачей – эластан и радуги. Рукава доставали до локтя, пуговицы потрескивали, грозясь оторваться. Радуги потом вырезала огромными дедушкиными ножницами. Оранжевые штаны, с виду брезентовые, с карманами, в которых ключи улетают до уровня коленок. Мамина желтая куртка на синтепоне с принтами на подкладке.
В шкафу ждали очереди платья: из тонкого бархата, жесткие от стирок – фиолетовое и малиновое; шифоновое белое с разноцветными полосками по диагонали и сиреневым пояском; с маминого школьного выпускного, цвета чайной розы. Аккуратные швы, тонкие пояса, неубиваемая фурнитура – как я мечтала однажды носить их. Обогнала маму на 20 сантиметров и не смогла надеть ни одно.
Советская промышленность и импорт – бессмысленные и беспощадные, не давали выбора. В начале 90-х слово «импортный» приобрело новое значение. Импортным стало все – до шнурков и тетрадок, Китай получил огромного потребителя в лице 300 миллионов жадных жителей постсовка.
Мы глотали все, чем кормили. Засилье одинаковых пуховиков – каждый год пару новых моделей, расклеивающиеся ботинки на тонкой подошве. Заветные D&G, Versace и прочие, немного видоизмененные (одна буковка, что поделаешь), – хлынули потоком. Мы забыли, что значит качество, ключевыми стали выбор и доступность.
А еще появился секонд. Его-то я не забуду – бабушка работала в детдоме, куда тоннами присылали «гуманитарку». Детям от трех месяцев до трех лет вряд-ли придутся впору женские свитера размера М, и дома всегда были американские вещи.
Кинселловский шопоголик во мне погиб несколько лет назад. До 25-ти усиленно скупала новые коллекции, была постоянным посетителем скидок и акций.
Пару раз в году устраиваю ревизию в шкафу. Я больше не снашиваю вещи до дыр. Я просто не хочу носить эту длинную бирюзовую юбку, цветастую майку, джинсовые шорты, кофточки, свитера, платья. Просто. Не. Хочу.
Лет в 15 стала понимать – ты не вырастаешь из вещей, вещи надоедают. «Выбрось, – говорила мама, – бомжи сносят», – глядя, как я мучилась с порванными джинсами. И я выбрасывала.
С утра возле мусорных баков околачивались двое. Невзрачные, одинаковые, как все бомжи, ничем для меня неприметные. Я не боялась, но и интереса не проявляла. Подкармливала голодных собак колбасой из школьного бутерброда и заметила нашивку на кармане. Такую, как была на моих джинсах. Я их выбросила вчера.
И не зашила.
Интересно, зашивал ли он. Есть ли у него вообще нитки. Интересно, пришлись ли по размеру – модель-то женская.
Интересно, как это – найти на мусорнике джинсы и надеть.
Меняются сезоны, мода, коллекции. Вещи – это просто вещи. А кто-то до сих пор ходит в моих джинсах с десятого класса.
